фиолетовый сумрак, сгустившийся до
темноты!.. Да, но каким бессловесным аппаратом я фиксировал и это
исчезновение слов, и темп движения, и смену цветовой окраски в тоннеле, по
которому неслось нечто мое?.. И еще: когда уже полсуток спустя я услыхал над
собой женское: "Фу, как от него эфиром несет!" - то, вынырнув из глубокой
тьмы бессознания, я спокойно сообщил: "Значит, я -эфирное создание". И
дальше: услыхав в ответ звонкий радостный смех, я захотел поговорить с его
владелицей (студенткой-медиком 5 курса Ниной Поповой) и внутренне сразу же
отметил: превосходно вижу структуру построения фраз, которые мне хочется
произнести, но в мозгу полностью отсутствуют (они забыты!) слова, которыми
следует заполнить отчетливо видимый мною синтаксический каркас!.. И снова
вопрос: каким же образом, - без слов-то! - я сразу сформулировал эту
ситуацию?..
Конечно, вышеизложенные рассуждения о языке не имеют отношения к сюжету
данной главы, но они напрямую соотносятся с важнейшей для меня мыслью о
ценности и даже уникальности собственного опыта на основе своих заболеваний
для целителя (спрашивается, в каких бы еще условиях, кроме вышеизложенных,
экстремальных мог бы я напрямую столкнуться с этими неведомыми для меня
законами мышления и языка, о которых ни до, ни после этого не читал?).
И еще: не исключаю, что в реальной целительской работе данный факт
одновременного существования различных потоков мышления может стать для
определенных ситуаций базовым - речь идет о лечении путем введения пациента
в транс.
Что же касается непосредственно сюжета, то вот эпизод, ради которого я
и затеял эти воспоминания. После полной ревизии кишечника он полностью же
перестал функционировать, отключились какие-то региональные руководящие
центры, исчезла перистальтика, и лежала в распоротом и грубо зашитом чреве
груда беспорядочно заброшенных туда кишок. Она лежала там, а я лежал в
обширной палате для умирающих. Почему-то дневного света из той поры
вспомнить не могу, только сплошную ночь и тусклые синие светильники. И белые
ширмы, которые через каждые несколько часов ставили то около одной, то около
другой кровати, а потом появлялись дюжие санитары в грязных халатах и
переваливали оттуда негнущееся тело на каталку и увозили его ногами в дверь.
А потом снова появлялась каталка и с нее на освободившееся место укладывали
нового претендента на потусторонний мир. Конвейер работал неторопливо, но
безостановочно.
Рядом со мной лежал плотный мужчина лет сорока. Почти все время у него
дежурила донельзя растерянная жена: он никогда раньше ничем не болел, и жили
они в достатке, пили и ели в свое удовольствие, ни в чем себе не отказывали.
Болезнь на него свалилась неожиданно, как кирпич с крыши: какая-то бурно
развивающаяся разновидность онкологии (конечно, название его беды я не
запомнил: чувства, направленные вовне, были притуплены, очевидно, из-за
инстинкта самосохранения). Очень быстро он впал в полузабытье, принялся
бредить, судорожно хватая жену за руки. Наконец, подобие сна смирило его, и
жена, вконец выбившаяся из сил, отправилась домой хоть немного в течение
этих безумных суток отдохнуть. Вскоре после ее ухода он очнулся и в страхе
от одиночества, перед лицом близкой ледяной смерти, неминуемость которой
ощутил, принялся метаться и непрерывно кричать: "Няня! Няня! Няня!..".
Появилась санитарка, попыталась уложить и успокоить его, но он уже ничего не
слышал. Вцепившись ей в руку, он только отчаянно и моляще кричал: "Няня!..
Няня!.. Няня!..". Это были его последние слова. Вскоре кровать огородили
ширмой...
Вот ради этих слов, а точнее - ради определения чувств заболевшего
человека я и привел данный, не забываемый уже десятилетиями эпизод, самый
памятный из всех за то пребывание в преисподней ада. (Чтобы завершить
автобиографический сюжет, скажу лишь, что кто-то из врачей придумал на
четвертые сутки положить меня, еще живого, с мертвым животом, под мощный
аппарат УВЧ, который в течение двух раз по минуте пробудил-таки к жизни
центры кишечника, перистальтика включилась, кишки, после невероятного
очищения, сами уложились согласно собственному штатному расписанию. На
следующий день я перешел из своей мертвецкой в палату для обычных больных, а
еще через четыре дня под